Читать «Залив девочек» онлайн

сейчас пойдет на балкон и будет рассказывать соседке, такой же сварливой, как она сама. Где твой рисунок, Климент Радж? Плавает в океане вместе с другим человеческим мусором.

Чтобы дать отдохнуть глазам, мы отправились дальше по берегу. Мы шли, пока не перестали встречать людей. Цвет Бэя отличался от того, который я привыкла видеть из окон Башни. Он был ничем не замутнен – сапфировая вода, в которой сверкает золотое небо раннего вечера. Климент Радж собирал рапаны и камни. Его восхищали формы незатейливых вещей.

– Посмотри какой. – Он показал розоватый ракушечник. – Это будет мой счастливый камень об этом дне.

Я стала смотреть на волны от смущения. Он спросил:

– Возможно нам снова пойти рисовать вместе?

Я повернулась к воде. Мое лицо пылало, и я чувствовала, что пылает вся голова без волос.

– Да, в какой-нибудь день, – сказала я тихо, одела дупатту, спрятала в нее лицо.

– Спасибо, – сказал Климент Радж. Потом он помолчал, походил вокруг, собирая камни, а затем улыбнулся.

– Спасибо, что согласилась. Знаешь, со мной был случай в Керале. Я упал с мопеда, повредил ногу, и мы с мамой поехали в больницу. Мама ждала в коридоре, а я зашел. В кабинете была медсестра, и мне захотелось познакомиться с ней.

Я почувствовала обжигающую ревность. Моя любовь, дикая тигрица, была готова к прыжку над пропастью. Я сильней закрыла лицо молочной дупаттой, как глубоким капюшоном.

– Правда, это было давно, и это совсем не романтическая история, – улыбнулся он. – Так вот, я ей говорю: «Извините, во сколько заканчивается ваша работа? Возможно ли нам встретиться, выпить чаю?» Она ничего не сказала, вышла из кабинета, потом пришел охранник, а с ним еще какие-то ребята, они схватили и поволокли меня из больницы. Мама закричала, заплакала. Я вообще не понял, что, черт возьми, происходит. Меня вышвырнули из того госпиталя. Особенно мне было жалко мою маму, ведь я – все, что у нее есть. Она вообще ничего не поняла. Что за культура?

– Она могла бы просто сказать «нет», – согласилась я тихо. И неожиданно для себя вступилась за медсестру, которая представлялась мне ослепительной красавицей. – Девушки видят в мужчинах насилие, нам с детства внушают: насилие, опасность. Мужчину могут выбрать только родители. Вот все и боятся, даже я.

– Я не знаю. Очень мало парней захотят насилия или чего девушка не хочет. Мы не демоны. Нет, с тех пор я напрямую не говорю с девушками! Хватит! Моя мама больше этого не вынесет. Когда я захотел познакомиться с тобой, то спросил учителя. Он понял меня как мужчина и все устроил.

Я спряталась в дупатту, как мусульманка.

Ласковое солнце разливалось по небу. Мы шли по песку обратно на автостанцию, и у нас уже была своя история, как у пар, которые обнимались в тени у скальных храмов. Я любила его, я хотела быть с ним каждую минуту моей жизни.

По возвращении в наш страшный город, камлающий в темноте, мы вдвоем все еще двигались в голубом чистом куполе. Улицы залило грязной тьмой, над реками высились тени мусорных гор. Белки глаз прохожих мелькали во мраке. Мы вышли к мутному свету уличных закусочных: чайной и магазина сока.

– Ты хочешь чай или сок? – спросил Климент Радж.

– Лучше чай.

Мы смотрели, как кипит молоко, на пузырьки пены. Нам дали жаренные пакоты. Масло пропитало газеты, в которые их завернули. Климент Радж говорил уже открыто, а не с озерного дна. Мне было щекотно от наших разговоров.

– Я буду каждый день рисовать базилику на Сандхомхай, потому что ты живешь на этой улице.

Как же я любила его, на всю жизнь и сто тысяч лет после. Самый счастливый день всегда со мной, как зашитый в юбку драгоценный камень. Я ехала домой с улыбкой, и звезды кружили у моего рта. Я говорила себе: «Вот, Грейс, ты думала, что навсегда останешься одна, а тебя полюбил самый красивый на земле человек». Я благодарила Деву Света. В благодарность хотела встать на колени прямо на дороге с запекшимися лужами. Хотела кружиться, танцевать на крышах автобусов и моторикш. Но когда я поднималась в Башню, темную и гулкую от ночных ветров, почувствовала: чужое ворвалось.

Первобытное нечто, которое всегда таилось в закоулках и щелях, завладело нашим домом. Не было слышно щебета и возни, только шум ночных волн. Пустой лифт внезапно скрипнул и поехал куда-то вверх.

Девочки сидели на полу тесным кружком, их руки были ничем не заняты. Папа посмотрел на меня, будто только на мне лежит вина за все несправедливости мира.

– Эсхиту нашли мертвой на берегу за трущобами. Полицейские сказали, ее душили, мучили перед смертью. Потеряли ребенка, ребенка убили.

– Беда пришла, теперь уж точно закроют наш приют, – сказала бабушка.

Аафрин

Я нашла под скамейкой два помятых билета. Я подумала: мамочка так их бросила, чтоб я их подняла. Я звала ее, звала, но только эхо бегало от стены к стене. Когда приехал поезд в Канчипурам, я взяла Апсару и зашла в него. Я думала, мамочка тоже приедет.

Поезд был огромный, он трясся и грохотал, скулил. Мы с Апсарой стали ходить по вагонам, стали гадать и зарабатывать деньги. Хотя у меня голова болела и было как-то холодно внутри. Потом пришел человек, наверное, полицейский поезда или хозяин поезда. Он спросил, где мой билет, я показала свои билетики.

– Воровать – большой грех, – сказал хозяин поезда. – Здесь взрослый и детский. Где ты их взяла?

– Оставь ее, дядя, – вступился за меня какой-то человек. – Я заплачу за ее билет.

Я ничего не поняла, но, наверное, в этом поезде такие законы. Я тогда еще умела говорить, но молчала, потому что вдруг бы я что-то неправильно сказала? Я испугалась, что нас с Апсарой выбросят из поезда. Тот человек заплатил, и контролер пошел дальше. Человек позвал меня и стал гладить по руке и по плечу.

– Как тебя зовут? Это твой попугай?

Люди косились на нас.

– Посиди со мной, садись на коленки, посмотришь в окно. Там слоны.

Его голос был добрый, а лицо злое, как у старосты нашей деревни. Я сказала, что хочу в туалет, а сама ушла в другой конец поезда. Я стала обманщицей, как лиса. «Скорей бы мамочка нашла меня» – так я думала.

Когда поезд приехал в Канчипурам, было темно. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь спросил: «Где твоя мама?» – и помог мне найти ее. Но люди шли и шли к себе домой, их глаза были высоко, даже и не видели меня. Когда все ушли,