Читать «Никита Хрущев. Вождь вне системы» онлайн

пленума 1955 года — того, на котором обсуждали Югославию, спорили с Молотовым и объявили созыв XX съезда, — Никита Сергеевич решительно продвигал десталинизацию. Количество дел о реабилитации, рассматриваемых Президиумом, продолжало расти. Среди них были дела наркома юстиции Николая Крыленко, обвиненного в связи с Бухариным в 1938 году, и Павла Постышева, когда-то секретаря Киевского обкома. Оба были не чужды «перегибам» в борьбе с «врагами народа», но, будучи жертвами «ежовщины», они становились героями на знамени разоблачения культа личности. 11 мая 1955 года Руденко доложил, что Крыленко осудили несправедливо — перед судом он отказался от полученного под пытками первоначального признания. Еще через неделю оказалось, что между предшественниками Хрущева в Киеве, Постышевым и Косиором, не было никакого заговора. Тогда под вопрос встала вся чистка компартии Украины 1937 года, а с ней и арест Косиора, который Хрущев утвердил при переводе в Киев в 1938-м[397].

Выступая на партийном собрании одного из ленинградских заводов 11 августа 1955 года, первый секретарь еще не был уверен, что надо широко осведомлять о прошлом партийные массы. Сталин много сделал для страны, сказал он собравшимся, но нельзя оправдать недостатки. В его выступлении все опять сошлось на Берии и Ежове — «партия должна была быть над ними, а не они над партией». «Сталин, — продолжал он, — арестовывал невинных врачей, думая, что они травили людей, потому что враги подсовывали ему фальшивые документы»[398].

Весь год еженедельно, даже ежедневно, выходил очередной указ о снятии статуса «врага народа» с какого-нибудь известного коммуниста. 17 сентября 1955-го амнистировали советских граждан, сотрудничавших с оккупантами во время войны, а 1 октября оправдали членов Еврейского антифашистского комитета, не только ложно обвиненных, но и оговоривших себя под пытками.

Пересматривали и «контрреволюционные» дела. 29 марта Люба Сизых, моя бабушка по крови и невестка Хрущева (так все тогда думали), получила справку о прекращении ее «уголовного дела… за отсутствием состава преступления». После освобождения из лагеря с 1948 года она работала на поселении на геологоразведочной станции казахского поселка Кушмурун. В те месяцы спецотдел Прокуратуры СССР по жалобам рассматривал дела десятков тысяч осужденных за «контрреволюционные преступления», и Люба стала одной из первых пяти тысяч реабилитированных. После освобождения она отправила свекру телеграмму, попросив помощи с квартирой в Караганде, а свекрови — требовательное письмо о «возвращении дочери». Несмотря на трудную жизнь (или из-за нее?), у Любы отсутствовало чувство рефлексии. Она уехала учить французский во время войны, оставив дочь родителям Леонида, но, когда ее посадили «за связь с иностранцем» по статье 58–1б (не убили, хотя пункт «б» предусматривал смертную казнь), виноваты стали Хрущевы. Прабабушка очень переживала и теперь хотела дать Любе возможность начать все заново.

Справка о реабилитации Л. И. Сизых. Выдана в 1955 году. Копия 1992

[Семейный архив автора]

Во время подготовки к съезду и в разгар реабилитационных дел семейные проблемы были некстати, но именно тогда, в декабре, прабабушка сказала прадедушке: «Любу освободили, она хочет увидеть Юлочку». — «Ни за что!» — рассердился Хрущев. В глазах подобревшего государства у Любы больше не было состава преступления, но отец Леонида не простил ей роман с французом. «С квартирой поможем, но никаких свиданий. Девочке в университет поступать, ей не нужны лишние переживания. И у нее уже есть мать. Ты!»

Так прабабушка рассказывала мне об этом разговоре. «Я все равно решила, что устрою им встречу после Юлочкиного поступления, — сказала она. — Пусть Юлочка сама решит». Через несколько месяцев Люба с новым мужем-геологом въехали в двухкомнатную квартиру на бульваре Мира в Караганде (сейчас проспект Нурсултана Назарбаева), но свидание с дочерью пришлось отложить.

Между тем приближался день рождения Сталина — 21 декабря. Как праздновать жизнь тюремщика, жертвы которого выходят на свободу? На заседании Президиума 5 ноября Хрущев предложил отметить годовщину в прессе, но торжественных собраний не проводить. Булганин и Микоян были на его стороне. Каганович и Ворошилов возражали. Каганович подчеркивал сложность вопроса: «Я поддерживаю линию ЦК против культа личности. Расхождений у меня с тобой, товарищ Хрущев, нет. Но есть оттенок. Не намерен вести борьбу против тебя. Предлагаю лишь сформулировать решение, как отметить день рождения Сталина»[399]. Вождь унижал его, но дань величию все же отдать надо, настаивал он. Хрущев ответил горько: «Кадры перебили. Военных». В конце концов согласились праздновать в прессе, но без помпы.

21 декабря первая страница «Правды» опубликовала скромный портрет вождя к 76-летию со дня рождения, но сам разворот был посвящен присуждению премий его имени. Юбилейная публикация говорила больше о наградах, чем о юбиляре. Газета «Сталинец» (орган горкома КПСС города Молотов, сегодня — Пермь) отметила день рождения статьей «По пути коммунизма» на второй странице, но первая о Сталине молчала.

Уже через три дня, 24-го, решили оправдать ведущего латвийского коммуниста Яна Рудзутака. Он отказался от своих данных под пытками показаний, после чего НКВД сфабриковал протоколы расследований, чтобы связать его «преступления» с Бухариным и Рыковым. Это дело поставило под сомнение показательные процессы 1937-го, хотя об этом пока молчали. Но уже не молчали о печальной судьбе многих делегатов XVII «Съезда победителей» 1934 года.

В. И. Межлаук, Я. Э. Рудзутак, А. А. Андреев, за ними Н. С. Хрущев

Москва, 1936

[Семейный архив автора]

Летом 1955-го Микоян поручил расследование дел расстрелянных партийцев Льву Шаумяну, редактору Большой советской энциклопедии и сыну Степана Шаумяна, друга Микояна по азербайджанскому подполью. (Старший Шаумян был одним из 26 легендарных Бакинских комиссаров, казненных в 1918 году; Микояну удалось избежать этой участи.) Незадолго до этого отсидевшая 17 лет в лагерях за «контрреволюционную троцкистскую деятельность» Ольга Шатуновская, тоже знакомая Микояна по Баку, представила записку о нарушениях в расследовании убийства Кирова в 1934 году. В декабре Анастас Иванович сообщил об этих отчетах Никите Сергеевичу. Тот тоже знал Шатуновскую по работе в столице в 1930-х годах. Она возглавляла московское партийное управление, когда ее арестовали с его согласия в 1937 году. Высокопоставленные друзья Шатуновской — Шаумян и особенно Микоян — содействовали ее освобождению в 1945-м, но свобода длилась недолго. В марте 1954-го она из заключения написала Хрущеву. К маю у нее были квартира в Москве, машина и руководящая должность в Комитете партийного контроля, который по поручению первого секретаря занимался процессом реабилитации.

Между тем отношения между членами Президиума обострялись. Спорили о том, что и как говорить делегатам XX съезда. Предлагая проект отчетного доклада, Хрущев